Запретная быль,
бетонная пыль,
проданная даль.
Всегда есть скептики.
— А кирпичи... вы видели, нет, вы видели эти кирпичи?
— Это никуда не годится. Диверсия, право слово.
— Такими темпами стройка сойдет на псы еще до конца года.
— Куда сойдет?
— Туда и сойдет. Развалится все к чертям собачьим.
Смеялись. Недоверчиво, но нервно.
— Да разве когда такое было, Зарра? Пугаешь только. Тише, еще услышит кто.
Но оказалось, что семьдесят лет назад башня все-таки упала.
Так писали в запрещенных старых книжках. Те из строителей, что умели читать и держали такие книги в руках, прочли и рассказали другим. Рассказывали про гравюры с изображением замкнутой лестницы, идущей все время вверх, про этажи с невероятно переплетенными колоннами, мозаики, паркеты из повторяющихся фигур людей и животных. Это надо увидеть, — говорили они, — чтобы понять, что это невозможно!
Потому семьдесят лет назад башня и упала, — так говорили.
Не верили. Но тревожились, — ночами башня стонала, словно старуха. Днем, когда гремели краны, кричали строители и кипела стройка, стонов не слышали. Но по стенам исполинской башни иногда проходила вибрация. Ветер бил постройку, дожди вымывали кирпичи, нижним и особенно средним этажам всегда был нужен ремонт. Там же, на нижних и средних этажах, стояли палатки, где готовили еду. Быстроногие мальчишки разносили ее строителям, а еще передавали новости, команды, носили инструменты.
Все были при деле.
Женщины готовили, ткали теплые вещи, — наверху башни было очень холодно, — строители клали кирпич, архитекторы проектировали этаж за этажом. Музыканты сочиняли песни, — как же работать без песен? — рабочие на заводах не успевали производить материалы. Работа кипела, хоть с каждым месяцем становилась все труднее из-за высоты постройки.
Но семьдесят лет назад башня упала.
И некоторые были уверены, что не впервые.
***
Тимка очень плохо спал, — постоянно снилось, что он срывается с вершины башни, чувствует смертельную легкость, от которой захватывает дух. От этой легкости он ворочался, стонал, просыпался. Даже если бы Тимка не знал, что падает, все равно — такую легкость можно почувствовать только в последний раз.
А потом смерть.
Тимка не совсем понимал, как это — смерть. Невозможно было представить, что брат есть, солнце есть, мама есть, даже башня вот она, а его, Тимки, нет. А если его нет, то и смерти тоже, получается, нет без него.
Но смерть была, — еще вчера Тимка видел на окне венки в доме напротив. Там кто-то умер.
В последнее время люди часто умирали. Задыхались на верхних этажах, попадали в дробилки, пропадали без вести, погибали в драках, — иногда вспыхивали стычки. Но это редко.
Чаще всего срывались с башни.
Тимка встал, зевнул. Вышел во двор, поежился от ночного холода.
Верхушку постройки было не разглядеть. Отсюда казалось, что горизонт задирается вверх и стремится в облака, — чем выше, тем тоньше становилась башня. Если идти прямо, то можно попасть на небо. На небе — Бог. Но Тимка знал, что там холодно и можно сорваться.
Давно привычная, необходимая башня почему-то сейчас выглядела враждебной, чужой. Тимка разнервничался и пошел в дом. Но и находиться внутри тоже не хотелось. Вздохнув, он лег на циновку и попытался заснуть.
Заснул он лишь под утро.
Ему приснилось, что он падает.
***
Мама плела шерстяные нити.
— Мам.
— Что?
— А зачем мы строим башню?
На секунду мама замерла. Потом рассмеялась.
— Я не знаю, Тимка.
Тимка удивился. Недоверчиво улыбнулся, — как это мама не знает?
— Там, в небе, Бог? — спросил он. — За облаками?
Мама хотела ответить, но осеклась. Нахмурилась.
— Не годится так говорить, Тим. А про башню у Зарра спросишь.
Тимка задумчиво принялся сматывать шерсть в клубок.
Вечером хмурый брат вернулся со стройки. Бросил в угол сумку с инструментами, обругал кота собакой, а потом ушел на кухню курить. Тимка молча сел у стола на несколько сложенных в ряд кирпичей. Он видел, что Зарра чем-то расстроен, поэтому с глупыми вопросами решил не приставать. Видеть брата дома было непривычно, — обычно строители спали в башне. Спускаться и подниматься было долго и тяжело.
— Ты почему дома? — спросил Тимка и тут же сообразил, что не стоило.
Зарра, к удивлению Тима, не разозлился на него. Наоборот, его взгляд смягчился и потеплел, как только Тимка присел рядом.
— Да пошли они все, — бросил он, затянувшись. — Не будет дела, вот-те крест, не будет.
Тим сообразил, что брат говорит о стройке.
— Почему?
— Одни, прости-осподи, дебилы. Прорабы дебилы, архитектор невменяемый, воруют все, особенно поставщики. Кирпичи... нет, это никуда не годится. Ушел сегодня пораньше, чтоб на эти рожи не смотреть, выходной взял. Дома побуду.
Эта новость Тимку обрадовала. А вот мама почему-то стала очень печальная. Брат замолчал. Мама состряпала еды, подала на стол. Зарра затушил окурок, потрепал младшего по голове.
— Ладно, Тим, не бери в голову, — он грустно улыбнулся. — Просто лучше можно строить, не халявить. Ну видно же. Всем, у кого голова на плечах есть, видно. Я стараюсь по-людски делать, еще несколько ребят, но что мы одни-то... А, к черту.
— Тише ты, Зарра. Еще услышит кто.
Мама покачала головой, тяжело вздохнула и ушла к себе. Зарра с силой вытер лицо ладонью.
Тимка шмыгнул носом, поерзал на кирпичах.
— Зар.
— А?
— Это...
— Ну говори уже.
— А зачем мы строим башню?
Зарра растерянно посмотрел на Тимку, приоткрыл рот. Затем нахмурился, отвел взгляд, прислонился к стене. А через секунду засмеялся. То ли через силу, то ли нет — Тимка не понял.
— Дурачок. А как еще жить, если не строить?
Тимка решил не обижаться на "дурачка"; слово это получилось у брата каким-то совсем не обидным. Но ответ мальчику не понравился, — он-то не строил, и вполне неплохо жил. Зарра, похоже, понял, что брат не доволен.
— Подрастешь — поймешь.
Тим вздохнул.
— Можно, я с тобой на стройку? — вырвалось у него.
Брат замолчал. Тимка упрямо смотрел ему в глаза.
— Можно, — медленно кивнув, согласился Зарра. — Там всем работы хватит. Только работай по совести. И смотри не сорвись.
***
Смотри не сорвись.
Быстрые ноги, цепкие пальцы. Наперегонки с другими мальчишками, образуя с ними огромную сеть на всю башню, принести обед, передать приказ, придержать здесь, подать то, и бежать, бежать дальше. А когда поймешь, что все, устал до смерти, тебя заменит другой, только что отдыхавший. Дети проворными муравьями пронизывали все внутренности каменного исполина. Дети были его кровью.
С верхушки башни было видно туманы, окружающие город, — там, говорили, живут чудовища, монстры. За высокие городские стены туман не пробирался. Было смешно видеть коробки зданий посреди мутной тьмы. Отсюда огромный город казался совсем крошечным, умещающимся на тимкиной ладони.
Было очень интересно. Весело.
Настоящее приключение.
Тимка бегал осторожно, его напарники тоже. Но каждый раз он слышал в спину:
— Смотри не сорвись.
Люди часто срывались с башни. Чаще всего — мальчишки.
Тимка был уверен, что до того, как они падали, в спину им всегда неслось — "смотри не сорвись".
Однажды, засыпая под стук молотков, он подумал, что так взрослые хотели сделать его виноватым в смерти. Мы же предупреждали, скажут они. Еще до того, как Тимка разобьется о землю, они скажут — мы же предупреждали. Мы не виноваты, что он умер.
Они никогда не произнесут, — он сам виноват.
Но ведь так хотят, чтоб виноватым был он.
Когда Тимка заснул, ему приснилось, что он падает с вершины башни, чувствуя смертельную легкость, от которой захватывает дух. Он проснулся, закашлялся от бетонной пыли.
Через полгода Тим освоился, выучил короткие пути, знал, где можно бежать, а куда лучше не соваться, — башня была алогична, абсурдна и недостроена. По некоторым лестницам можно было долго взбираться, пока не поймешь, что толку от этого никакого, они шли в никуда. Какие-то проемы вели в пропасть, их назначение было непонятным. Но Тим учился, замечал и слушал. А через год осмелел настолько, что решился задать взрослым тот вопрос, который не забылся, а наоборот — грыз Тимку изнутри все сильнее.
Ответы сжимали маленькое сердце нарастающим отчаянием.
Понятия не имею. Брысь, малец, не до того.
Да кто ж упомнит-то? Давно то было. Ну, раз строят, значит, надо.
Не знаю. Строим и строим.
А что еще делать, если не башню возводить?
Я при чем, у архитектора спроси. У него вон лупы на полхари, умный, поди.
Нет, нет и еще раз нет! Кто это чертил?! Несущая стена... да вот же, ну разве... Что? Черт возьми, уберите отсюда ребенка.
Отец строил, и я строю.
Тимка, здорово. Как жизнь, богатырь? Что? Хе-хе, так ведь на том и стоим, что кирпич кладем. Иначе-то как?
Башня — искусство после утраты ремесла! Где еще мне проявить сие?
Не твоего ума дело.
Положено.
Так надо.
Тимка, харош тебе. Люди уже смеются. Как еще жить, если не строить?
Если не строить, то жить зачем?
***
Вообще, вопросов у Тимки было много.
Плохо, когда ты не взрослый. От тебя так просто отмахнуться, — подрастешь, дескать, поймешь. В книжках, которые Тимка читал, всегда был какой-то добрый волшебник или, на худой конец, старик, объясняющий все. Но даже старики, у которых он спрашивал, не могли дать ответа. То, как упала башня, они не застали. Из-за тяжелого труда старели быстро, часто спивались, в сорок лет уже едва переставляли ноги, замучено глядели выцветшими глазами в пустоту. И на вопросы Тимки не отвечали.
Поэтому больше вопросов он решил не задавать, — его и так уже считали каким-то чудаком. Пошло оно все к чертям, как говорит брат. Может, и правда так нужно. Может, и правда — подрастет, поймет. Кончит бегать, начнет кирпич класть — и поймет.
Но было уже поздно.
***
— Кто так строит-то. Да и вообще, нахера вот это все?
— Парни, харош руки бить. Начальство очки гребет, а мы... другое лопатой выгребаем.
— Я манал такую жизнь.
— Вон певцы-молодцы, сидят дома с бабами, песни сочиняют. Их бы сюда, в пыль, посмотрел бы я, как бы запели.
— А рисователи эти? Большие, мать их, художники. Чертежи — хоть на стену вешай. Как я им такое построю?
— Я жену полгода не видел, из-за башни этой.
— И верно, прав малой, на кой ляд мы ее строим?
— К Богу решили подняться? Да? Да?! Так пусть те, кто решил, шнягу эту и строят, мне и тут хорошо.
На упомянувшего Бога зашикали. Это показалось кощунственным.
Работа пошла медленнее. А со временем и вовсе почти перестала двигаться.
Но работать кое-как продолжали, — никто не хотел быть тем, кто скажет "хватит".
Закончить стройку? Это было страшно, было немыслимо.
Как еще жить, если не строить?
Появились надзиратели. Старики встрепенулись, воспряли — в наше время, говорили, тоже были надзиратели с нагайками. Вот тогда было дело, порядок был. Трудно было поверить, что эти люди считанные месяцы назад едва передвигались. Теперь их было не узнать.
Впрочем, работать в башню они не вернулись.
Стройка тоже переменилась, — архитекторы и прорабы стали принимать жесткие меры. Сделали пропуски и регистрации, все рабочие были тщательно проверены на пригодность, материалы стали придирчиво отбирать, надзиратели трудились без устали. Конечно, лучше так, чем с бетоном горбатиться. Несмотря на все это, дела шли только хуже. Все чаще отпрашивались, все чаще задерживались, находили лазейки, чтоб работать меньше. Иногда вообще пропадали, бежали из города. Туманы с чудовищами предпочитали башне с людьми.
Песни изменились. В них стала все чаще проступать едва сдерживаемая боль, горькая обида и плохо скрытая издевка.
Башня стонала ночами, вибрации по ней шли все ощутимее.
— Вот точно свалится, — однажды обреченно сказал кто-то.
Надзиратели избили его до полусмерти.
Так прошел еще год.
***
Тимка, как и другие дети, старался избегать надзирателей. Те дотошно проверяли всю поклажу, допытывались до каких-то подробностей, иногда откровенно издевались. Некоторые были нормальными, но их было мало, долго они не задерживались. Башня перестала нравиться Тимке, у его рискованной работы появился горький привкус. Каждый раз, когда он видел человека с дубинкой, все внутри съеживалось от страха. Поэтому он, как и другие, выбирал самые опасные пути, — лишь бы не попадаться на глаза надзирателям.
Тело словно высохло, стало сильным, жилистым, пластичным. Он хорошо выучил башню, перестал бояться высоты, был уверен в себе.
Только заметил, что взрослые давно перестали ему говорить — смотри не сорвись. Все, кроме брата.
Остальным просто стало все равно. Это Тимку пугало.
Но еще больше его пугало то, с каким чувством это говорил Зарра.
Он не предупреждал, не убеждал, не просил.
Он умолял, — не сорвись, Тимка.
Разумеется, Тимка и не собирался, — невозможно было представить, что в башне есть надзиратели, есть люди, брат, а его, Тимки, нет. Уступы, провалы и стены стали для него привычным делом, — обычный человек имел больше шансов споткнуться на ровной дороге, чем Тимка сорваться с башни. Хоть и знал Тим, что с ним происходит что-то не то. Голова иногда кружилась, он все чаще кашлял и был очень худеньким, иногда по утрам ему было очень трудно встать. Но остальные мальчишки были такими же худющими, тоже кашляли. Зато Тимке больше ничего не снилось. Теперь он любил засыпать, кутаясь в пыльный теплый свитер, глядя на звезды. Теперь он ценил каждую минуту сна.
Однажды ночью Зарра толкнул заснувшего Тимку.
— Тим.
— А?
— Кажется, я понял, зачем мы строим башню.
Тимка бы недоволен тем, что брат его разбудил. Он молча посмотрел на звезды. Ему, если честно, уже было все равно, — теперь он не представлял, как это: жить без стройки. Подрос-понял, — мысленно буркнул он, но вслух ничего не сказал.
— Хочешь знать? — прошептал брат.
— Ага, — безразлично сказал Тим.
И тут же понял, что этим безразличием обидел Зарру. Ему захотелось извиниться, переспросить, но Тимка промолчал. Упрямство победило.
Какое-то время было слышно только ветер, потом брат сухо произнес:
— Завтра Праздник.
Это было новостью, — Тим давно потерял счет дням. Другие пацаны о Празднике тоже не вспоминали. Но голос Тимки и сейчас прозвучал равнодушно:
— Ага.
— Не "ага". Давай домой сходим?
— А можно?
— Можно. Многие пойдут, — два дня выходных. Маму навестим.
Тимка закрыл лицо рукавом свитера, который когда-то связала мама. Свитер растянулся, сейчас был на Тимку даже великоват. Он пах потом, строительным клеем, пылью. Шмыгнув носом, Тим постарался вспомнить мамино лицо. Оказалось, что вспомнить он не может.
— Сходим.
Зарра вздохнул.
— Не хочешь.
— Почему это не хочу? — слабо возмутился Тимка, хоть и знал, что не хочет.
— Я ж не заставляю, Тим. Твое дело. Сам схожу. Гостинцев принесу.
— Ага.
Брат отвернулся к стене.
Тимке стало очень больно. Он подумал, что больше Зарра никогда не попросит его не сорваться. Умостившись поудобнее, он постарался заснуть, но вместо этого тихо расплакался в пропахшие башней рукава, размазывая пыль по лицу. Понемногу он успокоился, затих, всхлипывая.
За все это время Зарра не шелохнулся.
Он не спал. В этом Тимка был уверен.
***
Когда Тим проснулся, брата уже не было. Тим зевнул, потянулся. Он впервые выспался за долгое время, — сегодня никто его не будил спозаранку, никто не орал и не бросался командами.
На башне вообще было непривычно пусто.
Тим вспомнил, что плакал накануне. Маленькое сердце сжалось от чувства вины, Тим закашлялся. Теперь брат обиделся, мама расстроится. И далась ему эта башня!
Он решил отыскать других мальчишек, но оказалось, что многие тоже отправились по домам. Это Тимку оскорбило и разозлило — почему они не сказали? Сами-то домой пошли, а он...
Вина смешалась с серьезной обидой. На глазах Тимки снова выступили слезы.
Но плакать перед друзьями было нельзя. Тим шмыгнул носом, взял себя в руки. И подумал, что еще не поздно спуститься и пойти домой. Да, так он и поступит. В башне едва сотня человек осталась, большинство надзиратели. Ну да, — дети понимающе переглянулись. Этим из башни точно носа совать не стоит.
Мальчики позавтракали вчерашней запеченой картошкой, поболтали, и понемногу тяжесть на душе отступила. И вдруг Тим понял, что никогда не спрашивал у друзей о башне. Только у взрослых, — которых сейчас рядом не было.
— Пацаны, — он поднялся, размял затекшие ноги, — а как вы думаете... нафига эта башня?
— Нафиг не нужна.
— А зачем ее строят?
Самый младший мальчик — возраста, в котором Тимка пришел в башню — нахмурился.
— Дураки потому что, — пропищал он. — Я вот точно ее строить не буду никогда. Дудки.
— И я, — помедлив, согласился другой.
— И я, — подтвердил Тим. Ему захотелось домой. Вспомнить, какое у мамы лицо.
— Так и я. А давайте в прятки?
Тим поколебался, решил отказаться, но подумал, что час-другой ничего не изменит — сыграет и пойдет.
— Даешь. Разок сыграем.
— Только уговор: три этажа. А то Тимон залезет куда-то, ищи его потом до вечера.
— Ну вас, — махнул рукой Тимка. — Три так три. Выше или ниже?
— Выше давайте.
Этажи выше были недостроены, — есть, где прятаться. Но искать тоже проще.
Так интереснее.
Они посчитались, Тиму и двум другим выпало прятаться. Мальчишки стукнулись кулаками, сказали друг другу "смотри не сорвись". Они разбежались, пока самый младший, прислонившись к стене, громко считал до ста.
Тим отбежал недалеко огляделся по сторонам. Решение пришло тут же — недостроенное окно, за которым был хитрый проход наверх. Нужно было забраться по лесам и втиснуться в дыру в стене. В этой дыре была небольшая площадка, где Тимка нередко спал, когда совсем выбивался из сил. И о его убежище пока никто не знал — что бы на этом участке ни собирались построить, до поры это забросили. Развеселившись, Тим уже представил, как его ищут и не находят, после чего зовут, а он такой — а вот он я! — и показывает друзьям эту нишу. И теперь там каждый сможет отдохнуть или спрятаться.
Тиму же, скорее всего, она уже будет ни к чему — он точно решил, что на стройку не вернется. Мальчик мотнул головой и полез в окно.
Схватившись за леса и переждав пронизывающий порыв ветра, — цепкие пальцы, осторожность, смотри не сорвись, Тимка, — мальчик подтянулся, забрался, поставил ногу на прочный проем. Дыра не продувалась, там было безопасно. Оставалось сделать последний прыжок — и он окажется на площадке.
— Кто не спрятался, я не виноват!
Неужели так долго я сюда лез? — удивился Тимка. И понял — кашель. Он задержал. Нужно поторопиться.
Тим прыгнул. Но почему-то прыжок не получился — кирпичи из-под его ног куда-то уехали. Мальчик взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но наспех сделанная кладка просто развалилась, частично осыпавшись внутрь. Тим попытался схватиться за площадку, пальцы соскользнули, и он ударился грудью о проем. На мгновение остановилось дыхание, хоть Тимка еще не осознал, что происходит. Налетевший порыв ветра надул свитер, башня вдруг оказалась как-то далеко. Ни ноги, ни руки больше не ощущали никакой опоры. Тимку окутала невообразимая, страшная, захватывающая дух легкость. Как в его снах.
Вот оно что, — понял Тимка. Сейчас я проснусь.
Проснусь и пойду домой.
Он улыбнулся и закрыл глаза.
***
Зарра, мрачно курившего в переулке, вдруг словно пронзило молнией.
Сорвался, — пронеслась по нервам страшная мысль.
В этот момент башня издала громкий, протяжный стон. И начала заваливаться.
За считанные минуты — вся конструкция.
Этого стоило ожидать. Новые этажи строили небрежно. Старые небрежно ремонтировали.
Где-то намудрили с проектом архитекторы. Да сотня причин тому была, на самом деле.
Кирпичи просели, плохой бетон раскрошился. Как знать, может, одного-двух сорвавшихся кирпичей, упавших на гнилые места, хватило, чтобы невероятная постройка покрылась трещинами и свалилась на праздничный город.
Закричали люди. Их крики утонули в грохоте упавшего исполина.
***
Тело Тимки так и не нашли.
Как и других детей.
Скорее всего, дети в момент катастрофы находились на верхних этажах башни. Та часть здания упала в туманы.
Туда искать никто не пошел. Не было смысла.
***
Когда завалы кое-как расчистили, мертвых похоронили и оплакали, восстановили дома, подмели улицы и справились с потрясением, кто-то озвучил вопрос, которого все боялись.
— И что нам теперь делать?
Все знали, что не знают. Наступила тишина, в которой привыкшие к шуму стройки люди чувствовали себя неуютно. Тишина раздражала, тянула нервы. Слипшиеся секунды проступали на лбах капельками пота.
Зарра потер впалые глаза, сплюнул набившийся в рот табак из самокрутки, и решительно произнес:
— Новую строить.
Толпу как будто прорвало, — все загалдели, закричали, заспорили, сцепились. В море народа кто-то, словно утопающий, поднял руки. В них можно было узнать какие-то бумаги. Чертежи, — понял Зарра. Он встал на большой обломок башни, чтоб его было лучше видно, и призывно махнул рукой. По мере продвижения человека, Зарра рассматривал его все лучше. Молодой архитектор, из тех, кто был умен и обладал знаниями, но не допускался к проекту. Потому что был молод, умен и обладал знаниями. Старые обрюзгшие очкарики, руководившие постройкой, таких ненавидели.
— Тихо вы! Давай, мэтр, показывай.
— Спасибо, спасибо! Смотрите, тут вот...
Зарра мельком взглянул на чертежи, хмыкнул.
— Толково, мэтр.
Архитектор вспыхнул и нахохлился, словно эта похвала его оскорбила, замолчал. Подошел старик лет тридцати, посмотрел на чертеж, выдохнул дым от самокрутки.
— Можно строить, — подтвердил он.
— Нужно, — твердо сказал Зарра. — Мэтр нарисовал все умно и по делу. Мы построим новую башню. Лучше. Крепче. Надежнее.
Он помолчал, потом шепотом добавил:
— Башню, с которой Тимка не сорвется.
***
На рассвете Зарра принялся за дело. Кирпич за кирпичом. Очень старался, чтобы не было зазоров, чтоб все было идеально. Раньше было не идеально, вот Тимки и не стало.
Один за одним к Зарре присоединялись другие. Кто-то качал головой, но становился рядом, кто-то уверенно возводил леса, кто-то углубился в чертежи. Мальчишки сновали, подавая инструменты и рассказывая новости. В полдень женщины принесли строителям поесть. Несколько парней, чтоб дело спорилось, запели песню, — новую, молодую, пронизывающую до самого сердца.
Были и те, кто пытался помешать.
— Мы что, настолько греховны, что нам никогда не построить башню к Богу?
— Без сомнения, такие, как вы, так и считают, — не отвлекаясь, бросил Зарра. — Но при чем тут грех и при чем тут Бог?
Зарра клал камень, стараясь, чтоб кровь разбитых пальцев не попала в раствор. Все должно быть идеально; даже в таких мелочах. Крепкая будет башня. По уму сделанная. С этой башни Тимка не сорвется.
Теперь они знают. Теперь все будет нормально.
У них все получится как надо.
— Семьдесят лет назад башня тоже упала, — тихо напомнил кто-то, подавая ему кирпич.
Зарра не отреагировал.
Всегда есть скептики, — успокоил он себя.
С этим ничего не поделать.
