- Ой, да, конечно, конечно, - отозвались женщины, - сейчас доделаем чуточку, и все вместе отправимся обратно, - излучая обаятельные улыбки, договорились сами с собой женщины.
И они посидели еще чуточку, и еще чуточку, как раз до той поры, когда у Фабэлло уже стало мутить в глазах от всех этих вопросов и переговоров меж бабоньками. На возвышении показался Ефим Степаныч, а вместе с ним целая деревенская делегация. Видимо, искали Фабэлло и нашли. Делегация возглавляемая Ефимом Степанычем обступила лавочку и женщин, которые тут же начали осыпать Фабэлло комплиментами, говоря, какой он серьезный, деятельный, скромный и благочестивый человек - сразу видно из столицы. Ефим Степаныч удовлетворенно кивал, доставая Фабэлло из тесных складок тел и приводя его в чувство, пока остальные устроили "вокзал-базар" на тему проверяющего, он шепнул ему.
- Этих баб даже мужики боятся, куда ты сунулся? Сейчас заговорят о застолье, придется остаться: накормят, напоят. А завтра по утру, сможем отправить тебя. Лучше от меня ни на шаг, пропадешь!
- Наши бабы чуть его в сухую не измяли, - пошутил какой-то старый мужичок, который, казалось, держался на одном святом духе и все рассмеялись, даже некоторые из женщин.
- Че ты такое несешь, старый?
Возмутилась его жена, замахнувшись на него.
- Ну, всё, всё, шучу, - сделав вид будто ему боязно, а затем снова улыбнувшись улыбкой с одним зубом, ответил мужичок.
- Ну, по такому случаю, почему бы не дерябнуть?
Высказался один из тех, кто был в саже и масле, но явно молод и полон сил - мужчина с белоснежной улыбкой, хорош собой, и явно выделяющийся среди всех остальных. Все затаили дыхание, смотря на Ефима Степаныча.
- Ну, что ж, - начал он и сделал паузу, сам наслаждаясь моментом, - объявляю сегодня досрочный выходной, в честь приезда дорогого гостя, - после этих слов толпа взорвалась овациями и улюлюканьем.
Стратегически важно было указать, что выходной им обеспечил Фабэлло, теперь его здесь полюбили еще больше.
В какие-то минуты был организован огромный стол, точнее множество разных столов приставленных друг к другу. Молодые красавицы девушки повылезали из хат, стали помогать украсить стол. Несли всё, что могли: соленья, закваски, овощи, зелень, картошечки вареной, собственные изыскания. Гуляла вся большая деревня. Огромный стол тянулся почти по всей главной и единственной улице, слякоть и лужи закрыли какими-то подручными средствами: кто камней навалил, кто песка, кто деревяшку положил. Скатерти принесли из дома и казалось она была одной большой белоснежной скатертью, а все потому, что узор у всех был одинаков и сделаны они были из одного материала.
Чествовали дорогого гостя Фабэлло, имени которого никто не знал, да и не смог бы выговорить, зная. Были здесь и Петруха с лысым товарищем из дома управления, и Люсенька, похорошевшая и преобразившаяся еще хлеще, и те самые бабоньки, в которых превращаются здешние красавицы, которые выглядят худенькими и стройными, и по меркам видавшего виды Фабэлло одеты бедно и скудно, хоть и надевали свои лучшие платья, но не лишенные очарования, особенно под самогон, который стоял на каждом углу стола в больших количествах, чем могли выпить за этим столом (а может и могли). Началось веселое застолье, каждый третий тост был за гостя, кто-то говорил коротко, кого-то усаживали обратно, зная, что он будет говорить длинно и нудно, консистенция для длинных речей еще не пришла. Гостю подливали, но очень скоро даже не смотрели пьет он или нет, хотя первые три тоста все внимание было устремлено к нему. Даже на другом конце стола спрашивали: выпил ли гость, прежде, чем выпить самим. Рядом с Фабэлло сидел Ефим Степаныч и ухмылялся, с кем-то поспорил, что перепьет кого-то. Здесь он был легендой "стакана", его не могли перепить даже затвердевшие в таких боях мужики. Естественно у Ефима Степаныча было преимущество в виде предрасположенности генетической и магической, но даже его пронимало, и он захмелевший, довольно улыбался всякому. А уж что говорить о женщинах, которые по началу строили глазки то Фабэлло, то Ефим Степанычу, а после нескольких рюмок вызывали их в пляс, кружили до той же жары, что Фабэлло ощущал на фабрике и падая на лавку рядом с Ефим Степанычем, который уже закуривал табак, не мог отдышаться. А женщины все плясали, плясали и мужики пытались угнаться за ними, чувствуя к ним какую-то необъяснимую теплоту, которую в обычной жизни не испытывали.
- Вот так вот и живем, - сказал Ефим Степаныч, делая затяжку и поглядывая на своих подопечных.
Он предложил папиросу Фабэлло, когда своего ненаглядного глазками поманила Люсенька и он с распростертыми руками снова устремился в пляс, отбивая кирзовыми сапогами, которые уже стирались от времени, танец, который назвали здесь "яблочко".
Фабэлло ели мог заметить, как все тот же старик, которого он встретил при входе в деревню, поглядывает на него тем же острым и нестерпимо болезненным взглядом, после чего его подхватили под ручки девоньки и снова закружили в пляс. Когда уже стало вечереть, смолк игральный инструмент, а народ стал больше закусывать, чтобы освободить принесенную посуду. Потянулись тихие мирные разговоры и кто-то заунывно запел песню, которая тронула даже Фабэлло, так чисто и грустно она звучала. Песню одной из женщин подхватили другие и это превратилось в своеобразный хор. Мужчины и женщины стали теснится друг к другу, не проявляя никаких изысканий, а лишь мерно вздыхая и греясь о тепло друг друга. Люся уже во всю спала на груди Ефим Степаныча, который тихо подпевал женщинам, но не решался вступить в общее пение. Так подходил к концу и вечер.