Время остановилось.
Не в переносном смысле — не в том, что сердце замерло, а мысли растянулись в бесконечность. Нет. Оно действительно остановилось.
Первый раз в жизни — в этой жалкой, вонючей, бесконечно долгой жизни — Бэйл увидел тишину.
Кристальную. Совершенную.
Вспышка магии, застывшая в воздухе, как расплавленное стекло. Капля крови, зависшая между небом и землёй, переливающаяся алым и чёрным. Оскал монстра, навеки застывший в рычании, слюна, тянущаяся из пасти тонкой нитью.
И он — посреди этого.
Не двигаясь. Не дыша.
Просто стоя.
Бородёнка из чужого меха не колышется. Рука, сжимающая костяную палку, не дрожит. Даже запахи замерли — гарь, кровь, пот, страх — всё это больше не проникает в ноздри, не разъедает слизистую.
Бэйл смотрит вперёд. Туда, где огромный червь, разорвавший землю, застыл в момент своего рёва. Туда, где Ями, сгорбившись, будто готовый к прыжку, смотрит на него горящими глазами. Прямо посреди разъяренного ада, который сам всевышний остудил одним лишь щелчком идеальных тонких пальцев.
И он понимает.
Это — дар.
Последний подарок от вселенной перед тем, как всё снова рухнет в хаос. Перед тем, как время дёрнется вперёд, как крики, взрывы, боль и страх снова накроют его с головой.
Он не знает, почему так происходит. Не знает, магия ли это, боги или просто глюки умирающего мозга.
Но он чувствует.
Этот момент — только его.
Никто не видит. Никто не помнит.
Только он.
Бездомный. Вонючий.
Бессмертный.
И в этой тишине, в этом безупречном, хрупком, как первый лёд, мгновении, Бэйл вдруг улыбается.
Криво.
По-дурацки.
Но искренне.
Потому что если время может остановиться для него — значит, где-то там, в этой вселенной, есть место и для таких, как он.
И это — чертовски смешно.
— Ну и хуйня... Шепчет он в пустоту и время срывается с места...
...
Но только затем, чтобы застыть вновь.
Мгновение другое - всё поменялось. Не было ни звука. Был только голос. Такой хрупкий и тихий, что само время потушило свет жизни, лишь бы дать ему прозвучать посреди этой кровавой тьмы.
Измученный выдох. Медленные шаги и звук трескающихся под ногами костей. Время существует только когда и где ему нужно. Ни больше ни меньше. Тонкая, как ветка рука тянется к продолговатой морде родного до омерзения существа. Оно всё видит и знает, но не может пойти наперекор, словно что-то глубоко внутри ставит нерушимую стену между им и мыслями о причинении непоправимого вреда. Нет, это нечто больше. Это невиданная прежде безукоризненная преданность.
- Ох... Проскулил он.
Бэил Ужасный.
- Мой верный пёс, Бетельгейзе... Наконец произнёс он.
Голос его разлился по пространству, как вино по треснувшему стеклу — медленно, неизбежно, заполняя каждую щель. Он звучал из всех времен сразу: из прошлого, что уже сгнило, из будущего, что еще не наступило, из трещин в самой ткани бытия. В нём не было ни гнева, ни величия — только усталость.
Усталость того, кто слишком долго смотрел в бездну.
Он был печален. Он был бесконечен.
Бетельгейзе замер. Его огромная морда дрогнула. Глаза — а их было много, слишком много — сузились, будто от боли.
Он вспомнил. Но лишь на самое долгое мгновение в его жизни.
- Ты всё ещё слушаешь... Прошептал голос и Бетельгейзе сделал то, что должен - склонил голову. - Если ты здесь - это значит только одно. Ты взял след, моё родное создание. Худая рука ласково поминала любимую морду, будто не делая этого уже многие годы и изо всех сил стараясь наверстать упущенное, выдавить всё из этого мгновения. Всё под чистую.
- От них несёт его духом... Значит недолго осталось... Я... Рука замерла, затем медленно опустилась, словно сама тяжесть мироздания давила на нее.. Должно быть этот разговор подходит к концу. - ...совсем запутался в планах глобального предиктора.
Заключил он. Более он ничего не говорил. В этом попросту не было смысла.
- От тебя... Воняет хуйнёй... Тихо проговорил Бэил, не смотря в сторону Ями. Конечно, ему очень сильно хотелось домой.
- Нахуй я здесь?.. Вымученно продолжил бомж.
